Время МН, № 8

Юрий Феофанов. Статья. Самозащита от власти. Стр. 6

Последнее время побеги солдат, замученных дедовщиной, достигли небывалого размаха.

Причем они ищут спасения не где-нибудь, а в комитетах солдатских матерей. После побега из образцовой Таманской дивизии военный прокурор с детской наивностью вопрошал с телеэкрана: "Почему бегут не в прокуратуру?" Да потому, что прокуроры не появляются в проблемных дивизиях.

Такова вот диспозиция с этими самыми комитетами, на которые вся надежда защитников Родины - затравленных в казармах и на плацах, не имеющих никакой защиты своих прав и достоинства со стороны государства, призвавшего их служить ему. Что, кстати говоря, признал и министр обороны: "Причина побегов в нежелании конкретных командиров интересоваться тем, что творится в казармах". Только вряд ли в одном "нежелании". Скорее, в неспособности командования, самого военного ведомства, а в конечном счете государства наладить порядок в армии - институте, функционирование которого вообще немыслимо без железного уставного порядка.

Но гораздо серьезнее не то, что командиры не хотят или не могут поддерживать в своих частях уставной порядок. Военная юстиция пытается, в сущности, оправдать такое положение. По далеко не прозрачной статистике в бегах находится 13 тысяч солдат - целая дивизия. Что же делает военная юстиция? Учреждает акцию "Явка с повинной". То есть говорит дезертирам: я все прощу, только вернись. Более того, один военный прокурор публично, в печати, так толкует нормы Уголовного кодекса о самовольном оставлении части и дезертирстве: "В соответствии с примечаниями к ст. 337-338 УК РФ побег из части, если он вызван тяжелыми обстоятельствами, не является уголовным преступлением".

Оставим в стороне вопрос о том, имеет ли право чиновник толковать закон, тем более некое "Примечание". Факт тот, что служитель Фемиды расписывается в бессилии закона перед обстоятельствами. Ну, а "обстоятельствами" можно ведь оправдать любое преступление.

В этом смысле любопытен один исторический факт. Осенью 1941 года, когда вермахт стал ощущать сопротивление советских войск, начальник германского генштаба генерал Гальдер записал в своем дневнике: "В Польше и на Западе мы могли позволить себе некоторые вольности и отступление от уставных норм и принципов; теперь это уже недопустимо". Парадоксальное для нашего менталитета мышление немецкого стратега: надвигающийся кризис предотвратить могут не чрезвычайные меры, а регулярные - укрепление закона и устава.

Разве неясно, что неспособность военной власти обеспечить в частях и подразделениях уставной порядок родила неуставные отношения - произвол офицеров и "дедов"? И общество логично прибегло к самозащите от произвола власти - именно это родило и утвердило "материнское право", комитеты солдатских матерей. Наверное, прав военный министр, когда не обвиняет солдатских матерей в "расшатывании армии" - они ее спасают, спасая своих детей. Хотя будем откровенны: это все равно как МЧС при авариях и катастрофах - спасают, но не предотвращают кризисы.

В последнее время политики, аналитики и публицисты много говорят о гражданском обществе, вернее, о его отсутствии. Спорят: должны ли институты гражданского общества сотрудничать с властью, выполнять то, что находится вне влияния государства, или же они по естеству своему противостоят бюрократической машине.

Однако споры по проблеме вообще, а тем более о том, чего еще нет, не очень плодотворны. Но выход на общественную и государственную арену комитетов солдатских матерей, их всеобщее признание и растущее влияние свидетельствуют о том, что гражданское общество, его институты возникают и утверждаются там и тогда, где и когда образуется вакуум закона.

В 1975 году Леонид Брежнев имел неосторожность подписать хельсинкские документы, в которых шла речь о правах человека. Никто из тогдашних правителей и не думал о реальном обеспечении гражданских прав, записанных в Конституции. И общество в тех условиях, еще при достаточно жестком тоталитарном режиме родило правозащитные организации. Если хотите, некий аналог или прообраз комитетов солдатских матерей. Это была естественная самозащита от режима. И каким бы гонениям ни подвергались правозащитники, "хельсинкские группы", ничего с ними власть поделать не могла, разве что посадить, сослать или выслать из страны самых одиозных "сопротивленцев".

Вроде бы многое изменилось с тех пор. Президент официально объявлен гарантом Конституции, то есть первым правозащитником. Судебная система перестала (или перестает) быть придатком репрессивной машины. В судах рассматриваются иски граждан к государству - вот-вот возникнет формула "гражданин Иванов против Российской Федерации". Свободная пресса предает гласности любой факт произвола власти. И все-таки неожиданно возникает Комиссия по правам человека при президенте РФ. Зачем она? Почему? Какой вакуум призвана заполнить?

Перед Новым годом на телевидении прошли дебаты между председателем новой комиссии Эллой Памфиловой и официальным парламентским уполномоченным по правам человека - омбудсменом, как его называют - Олегом Мироновым. Все дебаты свелись к тому, в какую инстанцию поступает больше жалоб от граждан, да кто какие функции должен исполнять.

Увы, парламентский уполномоченный со всем его штатом на общественном фоне незаметен, вряд ли кто скажет, какой конкретный произвол власти он предотвратил. Комиссия Памфиловой, в составе которой известные и уважаемые люди, проявить себя не успела. И возникает вопрос: новая комиссия, которая все же "при" власти, способна будет противостоять ее произволу? Ради самозащиты общества она учреждена или для видимости?