Новое время, № 13

Валерия Новодворская. Статья. Где взять другую честь? Стр. 15

Мое поколение впервые познакомилось с офицерским сословием в шестидесятые годы. Благодаря "Неуловимым мстителям", ленте, которая мыслилась как абсолютно большевистская, но краешком (и не случайно, я полагаю) показала нам неприкаянного белого офицера с тоской во взоре на последнем крымском берегу, поющего под гитару такую хорошую песню о русском поле. Возникала четкая, однозначная уверенность в том, что страну под названием Россия любили именно эти "классовые враги" в золотых погонах, а не героические мстители и не их старшие товарищи-комиссары. Эти любили что-то другое.

Это ощущение только укрепилось и усилилось после просмотра уже на 2/3 "белогвардейского" сериала "Адъютант его превосходительства". Юрию Соломину впору был и мундир, и понятие офицерской чести, и благородная печаль по поводу мук Отечества.

"Бег", на который все ломились в Театр Ермоловой (я подозреваю, что ломились именно затем, чтобы лишний раз приобщиться к белому офицерству), дополнил картину, куда попали и "Дни Турбиных", и вклинилась "Белая гвардия". Большие редкости для тех "застойных" времен.

А тут еще спектакль "Декабристы" в "Современнике"!

Плюс полулегальный Гумилев, заплативший жизнью за офицерскую честь. (Можно быть республиканцем, но при крушении монархии врагу надо обязательно объявить себя монархистом.)

Белые офицеры брали пример с нашего любимого Атоса из "Трех мушкетеров", пытавшегося спасти чужого скверного короля Карла I. "Слава падшему величию" - от этого же недалеко до нашего родового, до первой заповеди интеллигенции: "Милость к падшим призывать".

Образ офицера подпитывался еще и родным Высоцким, служившим, как водится, обреченному делу в фильме "Служили два товарища", и первыми кадрами "Красной площади", где симпатичный герой (когда он перешел к красным, образ утратил и убедительность, и обаяние) отказывается встать на колени перед взбунтовавшейся солдатней, несмотря на нацеленный в него пулемет. Он отказывался отдавать рядовым честь с легендарными для русского офицера словами: "Честь у меня одна. Если отдам, где другую возьму?"

У красных - комиссары, у белых - офицеры. Образ белого офицера стал для интеллигентной молодежи образом русского офицера.

Офицеры были корпорацией, профессионально любившей Отечество, они были прекрасны, благородны и печальны, они были рыцарями, они были блестящи и щедры, умны и начитаны, они были верны идеалам ("Россия, Лета, Лорелея"), они умели любить и умирать, они были обречены в 1812 году ("Закат рукой незримой меня благословит, и памятное имя мне клен прошелестит") и тем более в 1919-м: "Вперед, господа офицеры, умрем, коли так суждено. За Русь, за царя и за веру, хоть нет уже их никого".

А потом они ушли в изгнание, в небытие, за море, и охладела в мире любовь, и некому уже было любить Россию, да и сама Россия уплыла с ними за синие моря, за высокие горы.

Да и восставать стало некому. Ко всем своим достоинствам русские офицеры еще и бунтовать против властей умели. Русский офицер был фрондером и в душе декабристом.

И это прекрасно укладывалось в кодекс офицерской чести: "Жизнь - Родине, честь - никому". Мы читали у Солженицына, что НКВД уничтожил всех бывших белых офицеров до 1937 года, и нам хотелось с ними солидаризироваться. Именно это и делала Марина Цветаева, выступая еще в 1918-1920 гг. в клубах Москвы в офицерской форме и с планшетом, "...как будто сама я была офицером в октябрьские смертные дни". По счастью, стихи Цветаевой сложны для восприятия, и большевики не поняли вызова. Наоборот, решили, что она подражает красным командирам, и дали паек.

С "Лебединым станом" обмануться было уже сложней: "Не лебедей это в небе стая: белогвардейская рать святая... Старого мира - последний сон: Молодость - Доблесть - Вандея - Дон". Но здесь большевики не успели, Марина Ивановна была уже в эмиграции.

Конечно, среди русских офицеров попадались и бурбоны, и бездумные исполнители. Мы же читали и "Три сестры", и "Поединок". Но облик русского офицера определяли поручик Ромашов, Вершинин, братья Турбины. Офицер был интеллигентом в погонах; он был нонконформистом, либералом и джентльменом. Он не поднимал руки на безоружного. Он ненавидел политический сыск. Русские офицеры, как правило, жандармам руки не подавали.

В Польше русские офицеры отказывались вешать повстанцев, предпочитали пойти на расстрел. Диссидентский антиколониальный лозунг "За вашу и нашу свободу!" оттуда, из времен польских восстаний 1830 и 1863 годов.

Советское время подвело жирную черту под всеми этими художественными аллюзиями и иллюзиями. Первыми советскими офицерами были те, кто изменил присяге и пошел на службу к большевикам. Идиллическое начало фильмов "Красная площадь" и "Офицеры" не смогло этого скрыть. Помните, как оскорбляет героя "Красной площади" его бывший коллега, белый офицер, которого наш персонаж отпускает-таки, а не сдает в ЧК? Советский офицер Тухачевский травил газами крестьян и сгонял в концлагерь жен и детей участников тамбовского восстания.

Но тоска по чести и по благородству оставалась, появляясь то в образе Сергея Вохминцева из "Тишины", то в героях Бондарева из "Берега". Вместо карателей хотелось видеть спасителей, и Борис Васильев пишет сагу о русско-турецких войнах. За Болгарию, за Сербию, за их свободу! А Солженицын создает утопию "Пир победителей", где советские офицеры в Германии помогают членам РОА ("власовцам") и проводят чекиста. Лебедь назвал свою организацию "Честь и Родина"...