Собеседник, № 41

Елена Скворцова. Статья. Офицерская дедовщина. Стр. 12-13

Пытки - самое мягкое слово, которым можно обозначить сегодня армейские будни. Причем в неуставные отношения (так официально называют печально известную дедовщину) вносят свою струю и офицеры. Они порой ненамного старше своих подчиненных (24-28 лет), но намного изощреннее в издевательствах. Видимо, сказывается наличие высшего образования. Наверное, поэтому недавний страшный случай, когда из-за побоев учения покинули сразу 54 солдата, воспринимался военными как обычный: подумаешь, по заднице палками настучали! ("Собеседник" №37, 2002 год, "Полигон пыток".) Действительно, подумаешь. Особенно если вспомнить три истории, которые произошли на том же полигоне с военнослужащими одной и той же в/ч 34605 в разные годы. Судебные разбирательства по этим случаям продолжаются до сих пор.

Офицеры-наставники

Недавно Европейским судом принята жалоба по делу рядового Василенко. Отечественная военная юстиция всех уровней сказала свое слово, и слово это породило гнетущие сомнения в справедливости российской Фемиды, не оставив никаких иллюзий по поводу ее слепоты.

1996 год. Ночь с 30 на 31 июля. Полигон "Прудбойский" Калачевского района Волгоградской области.

Два лейтенанта - Владимир Хмеляев и Дмитрий Глазков возвращались на службу из соседней деревни, где они пили с вечера. На обратном пути их занесло в парк колесной техники. В ту ночь они решили разжиться соляркой на продажу - гуляки знали, что в одну из машин 3-го батальона поставили несколько бочек горючего.

Автопарк на полигоне - это обычная площадка, на которой несколькими рядами стоят грузовые машины. Ни освещения тебе, ни ограды, ни караула... Солдаты ночевали в грузовиках - таково было распоряжение начальства. Это - нарушение устава, потому приказ ночевать в машинах был устным.

Славе Василенко не повезло - это к нему в машину загрузили те злополучные бочки. К его "Уралу" и подошли пьяные офицеры. Они разбудили солдата и потребовали выехать из парка. Василенко отказался. Его начали избивать. Один держал Славу сзади, другой наносил удары (позже судмедэксперт обнаружит характерные царапины от часов в районе подмышек солдата). От шума стали просыпаться водители, ночующие в других машинах. Но было уже поздно - сослуживцы Славы услышали шум заработавшего двигателя, потом нечеловеческий крик... Когда они подошли к месту трагедии, то увидели немного выехавшую из строя машину Василенко, а в колее от левых колес грузовика лежало тело солдата. По его голове проехала машина. Но Василенко, как ни странно, был еще жив - он умер, чуть-чуть не дотянув до больницы.

Офицеры же, оценив "диспозицию", нашли решение. Они были молоды (Хмеляеву стукнуло 22 года, а Глазкову - 23), в них играло спиртное и ощущение вседозволенности... Они стали бить товарищей Василенко, призывая признаться в убийстве и обещая "отмазать". Подоспевшее начальство приказало обоим убраться с "поля боя".

Но и сами отцы-командиры чувствовали себя неуютно в данной ситуации: ничего этого могло не случиться, если бы автопарк, как это и положено, не только охранялся и освещался, но и солдаты ночевали в казармах, а не в машинах... Какой-то доброхот убрался в кабине "Урала", чтобы у приехавших утром военных следователей не возникло сомнения: нельзя было сесть в грузовик и завести его. Так как на сиденье водителя лежала аккуратно сложенная одежда Славы, около педалей мирно стояли его сапоги... Таким образом давали понять: произошел несчастный случай. Василенко якобы зачем-то встал на подножку, включил зажигание, машина покатилась и завелась, а солдат просто неудачно упал под колеса.

- Но следственного эксперимента не проводилось, - говорит Николай Тищенко, представитель родителей покойного Василенко. - Иначе даже военным судьям было бы понятно, что человек не в состоянии так извернуться, чтобы упасть головой под колеса собственного грузовика, который к тому же заводится лишь в том случае, когда выжимаешь педаль газа, а не просто стоишь на подножке (солдаты в этом убедились, самостоятельно проверяя все версии гибели товарища).

Кроме того, водитель соседнего грузовика еще ночью, во время трагедии, заглянул в кабину машины Василенко, чтобы вынуть ключ зажигания и выключить фары. И он уверен: сапоги стояли справа, около места пассажира, сиденье которого было вовсе снято. Никакой одежды на сиденье водителя не было. Но ни один последующий суд так и не вызвал этого свидетеля на допрос, хотя в деле его показания есть.

В деле есть еще одна странность, о которой Тищенко часто упоминает в своих кассациях, - самый первый судмедэксперт... не заметил, что череп Василенко раздроблен колесами. Он вообще решил, что солдат умер от побоев. В суде потом назовут его неопытным и прикажут провести повторную экспертизу специализированной лаборатории в Ростове-на-Дону. Для этого труп придется эксгумировать. Второй эксперт обнаружит все повреждения. Но показания-то Хмеляев и Глазков давали "под" первую экспертизу (типа били, но не убивали)...

Суд 1998 года так и решил: Хмеляев и Глазков убийства не совершали, но солдата избивали. За что им дали условный срок. Родителям Василенко присудили по 5000 рублей каждому за погибшего сына. Приговор обжаловали обе стороны. Офицеры, почуяв послабление, стали настаивать на полной своей невиновности (их якобы вообще не было в районе автопарка, а солдаты все врут). Потерпевшие соответственно жаждали мести. Еще их страшно оскорбила сумма компенсации за жизнь сына. Но в 2000 году суд Северо-Кавказского военного округа приговор оставил в силе. И снова обе стороны подали кассации. В 2001 году тот же суд вновь рассматривал это дело. И опять с тем же результатом. Дело дошло до Военной коллегии Верховного суда. Но и она ничего не изменила, только увеличила сумму компенсации до 50.000 рублей каждому из родителей. Но тут в дело вступил командир части полковник Рыбаков - ему не понравилось это решение. Денег, естественно, никто Василенко не перечислил: лишь в апреле 2002 года из Минфина пришла бумага о том, как именно следует оформлять прошение о перечислении.

Рядовой Василенко отслужил в Российской армии всего 7 месяцев и погиб за несколько бочек солярки.

Офицеры наказывают

1998 год. Август-сентябрь. Роща "Зеленая", полигон "Прудбойский" Калачевского района Волгоградской области.

Начальником лагерного сбора артиллерии в/ч 34605 был назначен подполковник Смоголь. И первым делом, прибыв на полигон, он приказал солдатам вырыть две ямы (размером 2 на 2,5 метра и глубиной 3 метра), перекрыть их жердями, камышом и сверху насыпать земли. Туда - с личного ведома Смоголя - сажали провинившихся: ушел в самоволку, отказался выполнить приказ, нерасторопен, неряшлив... За все полагалось несколько суток в яме. Гауптвахта была далеко, и офицерам было лень доставлять туда солдат. Да и частенько "губа" оказывалась переполненной. Поэтому Смоголь предпочел обходиться своим "зинданом". О том, что это дело подсудное, он как-то не думал. А то, что гуманнее было бы организовать "арестантскую" в одном из домиков-казарм, прошедшему Афганистан и Чечню командиру даже в голову не пришло.

15 сентября в яму попал паренек из Тихвина Алексей Рыбаков. Его командиру старлею Борцову (26 лет) не понравился внешний вид солдата. Через два дня компанию Рыбакову в яме составил волгоградец Григорьев: его наказал капитан Волошанский (29 лет) за самовольную отлучку из части.

21 сентября на полигон нагрянули проверяющие. И Смоголь решил скрыть следы своей "воспитательной" работы. В 16.00 он и приказал Рыбакову с Григорьевым насыпать еще грунта на перекрытия их ямы. Через несколько часов шедевр архитектурной мысли подполковника рухнул: жерди не выдержали тяжести и вместе с землей обрушились на сидящих в яме солдат. Рыбаков погиб, Григорьеву удалось выжить. Он потом долго лечился, но до конца поправить здоровье так и не смог.

Суд 1999 года оправдал капитана Волошанского и старлея Борцова, признав невиновными в ЧП. А подполковника Смоголя наказал на три года условно - за превышение служебных полномочий (с лицемерной формулировкой - "неосторожная форма вины"). Матери Рыбакова суд постановил перечислить 30.000 рублей компенсации, а пострадавшему Григорьеву - 1000 рублей. Все суды других инстанций оставили этот приговор в силе. Надежда на Главную военную прокуратуру (что она в порядке надзора обжалует приговор) умерла осенью 2000 года: в ГВП сочли, что все справедливо.

Рядовой Рыбаков погиб из-за непришитой пуговицы и грязного воротничка. Его мама сейчас готовит гражданский иск к Смоголю. Ее не устраивает унизительная сумма, в которую военный суд оценил жизнь ее сына.

Но самое страшное, что чудом выживший товарищ Рыбакова сказал мне:

- В яме мы не чувствовали себя униженными: нас три раза в день кормили, на ночь давали теплые одеяла, выводили в туалет и брали на учения.

И ведь Григорьев ничего не придумывает. Он так и на суде говорил...

Офицеры проводят дознание

2001 год. Январь-февраль. Полигон "Прудбойский" Калачевского района Волгоградской области.

31 января, вернувшись с учений и отужинав, рота мотострелкового батальона пошла сдавать оружие. В оружейной оказалось, что не хватает одного автомата. Несколько человек отправились к отцам-командирам доложить о пропаже... И для всей роты настали черные дни.

Отправились искать пропажу. Безрезультатно. Полковник Белгородский обещал всех пересажать. Солдаты же строили разные версии, честно пытались вспомнить все детали прошедшего дня... Так продолжалось до утра. После завтрака их опять построили: приехал командир полка полковник Рыбаков. Он заявил перед строем: виновников все равно найдут. Если сами не скажете, из вас все вытянут мои дознаватели - контрактники, побывавшие в Чечне. Они уже занимались этим, и даже самый стойкий допрашиваемый через сутки раскалывался.

Вместе с комполка на полигон прибыли прокуроры и люди из ФСБ. 1 февраля приехавшие забрали сержантов - Евгения Купчука и Сергея Федосимова. Как потом рассказывал Купчук, его долго били и требовали признаний.

Купчук - один из тех, кто заявил о пропаже автомата. Вообще, из дальнейшего станет ясно, что в краже оружия обвинили тех, кто об этом доложил: Купчука и Федосимова. А рядового Николая Банных пытали, чтобы он дал на сержантов показания. Коля не выдержал побоев и таки дал требуемые показания. А потом раскаялся и написал отцу Жени Купчука все, как было. И даже нарисовал, как его пытали. Мы верим в его объективность: ведь Николая не привлекали к ответственности, он демобилизовался и живет себе в Нижневартовске. Зачем ему врать?

Итак, рассказ Николая Банных:

- В начале дня, когда до приезда полковника Рыбакова наша рота находилась на построении, я по нужде побежал за палатку. По возвращении совершил глупость, о которой пожалел на следующий день. Подходя к строю, я по-дурацки пошутил: сказал своему товарищу Закирову, что надежно спрятал автомат и его никто не найдет.

И вот на следующий день, 2 февраля, с утра нашу роту опять построили. Солдат вызывали по одному. Мы простояли уже где-то полтора часа, когда ко мне подошли трое офицеров. Они отвели меня в 4-й домик, где заявили, что я якобы знаю, где автомат. Мне рассказали, что я вчера выходил из строя, а вернувшись, подошел к сержанту Федосимову и сообщил, что надежно перепрятал автомат. Я попытался объяснить ситуацию. Тем более, кроме меня, из строя за палатку вышло достаточно много народу. Рассказал про шутку... Офицеры начали угрожать. Затем отвели в первый домик к комполка. Рыбаков начал задавать те же вопросы. Потом заявил, что я все знаю, только говорить не хочу. И решил пообщаться со мной наедине. Мы пошли с ним в его машину. Там я начал объяснять все про шутку и рассказывать все, что помнил про тот день, когда пропал автомат. Но Рыбаков сказал, что я все вру. Вылез из машины, а меня посадили в другой "уазик" (со мной сели комбат и полковник из прокуратуры).

Мы подъехали к угольному складу. Там находились двое контрактников (потом я узнал, что это были Кутузов и Плиев), еще двое чем-то напуганных солдат - Пакшин (он был дневальным в тот день, когда пропал автомат) и Пасечник. Потом привели еще одного солдата - Погребицкого. На полу в полутора метрах друг от друга лежали два толстых бруса длиной метров по пять. К каждому было привязано две веревки. Между брусьями лежала фанера, чтобы их нельзя было придвинуть друг к другу.

Комбат вывел Пакшина со склада, а старшина-контрактник сказал: если я не хочу быть в таком же состоянии, как Пасечник, то лучше мне все рассказать. Старшина предложил Пасечнику продемонстрировать, как проходил допрос. Тот отпрянул в сторону и стал просить, чтобы больше не били. Старшина велел мне снимать бушлат и разуваться, потом лечь на пол и привязаться к брусьям. Погребицкого заставили мне помогать. Старшина вышел, я начал разуваться, лег между брусьями и привязал свои ноги. Погребицкий привязал мне руки. Я попросил его положить мне под голову шапку, а то было жестко.

Через несколько минут зашли контрактники, накинули мне на лицо бушлат и снова спросили про автомат. А что я им мог сказать? Они начали меня бить - ногами, куда придется, в основном в грудь. Через минут 15 они повторили свои вопросы. А потом ушли за сигаретами. Когда я остался один, я немного сдвинул бушлат и увидел, что на склад заглянул комбат Жданов. Посмотрев на меня, он спокойно вышел.

Вернулись контрактники и снова принялись меня избивать. Я не выдержал, попросил позвать комбата. Пообещал Жданову показать, где лежит автомат: мне хотелось, чтобы меня перестали бить. Но, когда меня развязали, я понял, что попал в ловушку: ведь я же не знаю, где автомат, и потом уж мне точно будет очень плохо. Я решил воспользоваться бритвой, которая у меня лежала в обложке военного билета, а он был в бушлате. Мне повезло, я умудрился достать оттуда бритву: и мои палачи, и комбат первыми вышли со склада. Комбат приказал показывать место незаметно, "а то увидят люди из прокуратуры". Я ответил, что автомат спрятан у реки, примерно напротив той злополучной палатки, куда я выходил из строя. У реки к нам прибавилось еще два офицера. Мы искали вдоль берега, раздвигая густые заросли камыша. Потом у майора закрались сомнения в моей правдивости. А полковник Белгородский приказал контрактникам всыпать мне двойную порцию за то, что я офицеров заставил по траве лазить.

По дороге на новую экзекуцию я воспользовался тем, что мои палачи ушли немного вперед, и начал наносить себе удары бритвой по горлу. На мое несчастье, лезвие оказалось слишком тупым - я этой бритвой стирал числа на календарике... Уже около склада старшина обернулся, увидел, что я весь в крови, и отнял у меня лезвие. На складе мои раны обработал медбрат, а потом меня снова привязали к доскам. Но я упросил их позвать солдата Закирова, он подтвердит, что мы шутили про автомат. Кончилось тем, что появился Закиров и отвязал меня. А потом, уже 17 марта, я приехал в военную прокуратуру и дал показания, что не было никаких контрактников и никакой попытки суицида: меня за это обещали демобилизовать из армии. Иного выхода у меня не было. Как нет его у тех, кто остался - только говорить то, что велят.

Подобную экзекуцию прошли Женя Купчук и Сережа Федосимов. И многие-многие другие служивые той злосчастной роты. Отцы-командиры решили, что дело было так. Купчук с Федосимовым договорились с чеченцами, что продадут им автомат. Спрятали его на угольном складе, а потом отдали покупателям.Впрочем, ни автомата, ни чеченцев так и не нашли. А чего стоят признания, добытые под пытками, мы прекрасно понимаем.

Купчука долго не лечили и не допускали к нему адвоката. Доказать кражу автомата так и не удалось, но ведь Купчука целый год держали в СИЗО. И это надо было оправдать во что бы то ни стало. Поэтому в суд вытащили безотказные "неуставные отношения". Якобы сержанты зверели и били солдат кто во что горазд. Прокуроры постарались - обвинительное заключение так и пестрит показаниями солдат. Некоторые, впрочем, потом от них отказались - демобилизовавшись, солдаты рассказали, как их заставили оговорить сержантов.

- Но ведь не может быть, чтобы столько людей детально рассказывали про зверства сержантов и все врали? - спросила я у Татьяны Зазуленко, сопредседателя волгоградской областной правозащитной организации "Материнское право", которая тоже участвовала в деле Купчука.

- Наша практика говорит об обратном. Обычно не бывает ни одного признания, что кто-то кого-то избивал. Доказать неуставные отношения в суде совсем непросто. Кроме того, прокуратура, поняв, что дело разваливается, добавила сексуальные домогательства: якобы Женя в этом тоже участвовал (хотя есть все документы и свидетельства, что там виновны совсем другие солдаты). Но тут что было важно - закрыть процесс для общественных защитников. И они его закрыли. А Женю в марте 2002 года приговорили к году тюрьмы за неуставные отношения - оправдали-таки то время, что он отбыл в СИЗО.